Бывает, что мама выходит из берегов. Потому что она тоже не железная

Бывает, что мама приходит в отчаяние. Потому что она тоже не железная. Обычно к этому приводит цепь разнообразных событий.

Например, с утра кое-кто маленький очень долго торчал в ванной, а потом наотрез отказался надевать платье, потому что хотел непременно вчерашнее, уже выстиранное и поэтому мокрое. Потом, когда эта драма все-таки была преодолена, этот же человек долго ковырялся в тарелке с яичницей и под конец завтрака уронил кусок хлеба с маслом на пол.

Затем маме позвонил курьер и в довольно хамской форме сообщил, что он сегодня не приедет, а приедет завтра, потому что вас у него много, а он один. И хотя мама сразу же перезвонила в фирму и немного отвела душу, осадок остался. (Лучше бы, конечно, остались продукты, которые он не привез).

После этого выяснились сразу две вещи: во-первых, курица, купленная вчера и приговоренная к сегодняшнему обеду, пахнет так, что ею вряд ли соблазнятся даже бродячие собаки, когда она будет отнесена туда, где ей теперь место, а во-вторых, на работе все полетело к черту и надо немедленно с этим что-то делать.

Мама сочиняет обед из воздуха, решая рабочие вопросы и развлекая ребенка, а тут как раз подходит время бежать в школу за старшей, но младшую это мало беспокоит, потому что она хочет играть, а потом, когда все-таки соглашается идти, выясняется, что ей надо на горшок, и чтобы сидеть на нем никак не меньше получаса, и непременно в окружении всех своих любимых двадцати игрушек. Наконец, когда весь обязательный церемониал соблюден (попить на дорожку — эти варежки не хочу! — черт возьми, куда делись штаны! — кажется, я забыла кошелек), все бегут за старшей, гуляют, покупают продукты, приходят обратно, мама обводит безумным взглядом квартиру и понимает, что тут проще все снести и отстроить заново, чем разобрать.

Дети садятся обедать за маленький стол и попутно ссорятся — потому что, естественно, обеим нужна одна и та же ложка. Мама пытается всех утихомирить, но у каждой — своя правда. Наконец все едят и наступает временное затишье. Младшая кое-как съедает суп, берется за пюре, но видно, что есть она не хочет: не столько ест, сколько размазывает его по тарелке и даже по столу, и очень веселится.

И тут мама отчаливает от берегов.

Сначала она ругает младшую. Потом кричит, что все свиньи и что она живет в свинарнике. Что она только и делает, что убирается и готовит. Что нельзя так относиться к еде и к чужому труду. Что ей все это надоело и она уже не знает что. Попутно она пинает валяющиеся на полу игрушки, расшвыривает книги и одежду с дивана, а потом ложится на пол и лежит в позе морской звезды — мол, делайте что хотите.

За маленьким столом тихо. Младшая всхлипывает. Старшая откладывает свою вилку и сочувственно смотрит на маму. Потом берет вилку младшей — той самой младшей, которая не давала ей любимую ложку, вечно все за ней повторяет и вообще не дает спокойно жить, — и ласково-ласково говорит ей:

— А давай мы сейчас поедим, а потом нарисуем все, что мы съедим? Хлеб, картошку, чай?

Младшая смотрит на нее большими заплаканными глазами и кивает. Слезы сохнут. Она пододвигается и прижимается к сестре, и старшая улыбается ей:

— Давай это будет зоопарк, а твой рот — клетка? Загоняем тигра в клетку! А теперь приехал слон — запускайте его домой! А вот обезьянки — скорее их тоже на место!

Мама лежит рядом, и теперь уже она всхлипывает и не может остановиться. Она садится на полу около детей и изо всех сил прижимает их к себе, а старшая смотрит на нее таким же снисходительным и бесконечно любящим взглядом, как на младшую, гладит ее свободной рукой по волосам и повторяет:

— Ты самая лучшая мама, ты самая лучшая мама...