«Мама, которой у меня никогда не было». Текст о том, как свекровь стала для меня родной душой, вопреки всем предрассудкам

О натянутых отношениях с мамой мужа не высказывался только ленивый. И как хорошо, что среди этого потока негатива есть такие писатели, как Юлия Коробенникова, которая на своем канале «Предпоследний приют» рассказала теплую историю о знакомстве и совместной жизни со свекровью.

Коллектив ADME желает всем таких родственников, как у Юлии, и хочет, чтобы вы поскорее узнали ее историю.

В моей жизни было два человека всеобъемлющей и всепрощающей доброты и какой-то, не побоюсь этого слова, евангельской мудрости. Первый — мой папа. А вторая — моя свекровь. Это она.

Когда мы с ней познакомились, мне было 19 лет. Студентка-второкурсница, я жила с мужчиной на 12 лет меня старше. И у этого мужчины был штамп в паспорте о браке не со мной. Брака уже не было, а штамп — еще был. И ребенок от этого брака был тоже.

Я никогда не видела никого из родни Коробка. Он приехал в мой Ростов из казачьей станицы в глухом Задонье, и все они — дочка, мать, сестра, бывшая жена — остались там, в задонских степях, где время течет неспешно, как река, а люди говорят, как будто поют.

Меня вполне устраивало, что Коробок в Ростове один: собственный опыт отношений с мамой долгие годы причинял мне боль, и я не особо понимала, что бывает иначе. Вернее, умом-то понимала, но этого же никогда не бывает достаточно.

Так прошел год. Я видела, что Коробок мается, темнеет лицом, но значения не придавала. И вот однажды он все-таки сказал:

— Не могу больше, соскучился по своим. Поехали в Сиротинскую.

Я сникла. Мне, конечно, очень хотелось увидеть, какая она — моя новая родня. Но и боялась я этого страшно. Боялась осуждения. Боялась сравнения с первой женой. Боялась быть отвергнутой — пусть даже и не явно. И в первую очередь — свекровью. Но деваться было некуда. И мы поехали.

Сначала поездом из Ростова в Волгоград. Оттуда — на старом автобусе до райцентра, где нас обещал встретить какой-то сосед на машине. С ним должна была приехать мать Коробка. И я этому даже обрадовалась: если придусь не ко двору, то, по крайней мере, узнаю об этом сразу. И вообще, никто меня не заставит приехать туда еще раз. Погостим разок, а потом пускай Коробок сам ездит. Если я не понравлюсь...

На автостанции в райцентре было пусто. Только какая-то собака, приткнувшаяся в скудной тени у пыльной сирени, равнодушно приоткрыла мутный от жары карий глаз, когда мы присели на скособоченную скамейку.

— Что с тобой? — удивленно спросил Коробок, когда я закурила в десятый раз за час.

— Боюсь, — призналась я.

Он засмеялся и обнял меня.

— Дурында. Если бы ты знала мою маму...

...В этот момент из-за угла, натужно кашляя, вывернул полинялый желтый москвич и, застонав, остановился метрах в пяти от нас. Задняя дверь распахнулась, и из машины, визжа, выкатились две девчушки. Сверкая голыми ногами, они кинулись на шею Коробку и повисли там, как две огромные живые груши.

Я догадалась, что это дочка и племянница, но почти не смотрела на них. Потому что передняя дверь машины тоже открылась и оттуда появилась маленькая женщина с большими грустными глазами. Моя будущая свекровь.

Я сразу поняла, что они с Коробком отчаянно похожи. Та же скуластая казачья смуглота, тот же поворот головы, тот же взгляд, устремленный как будто немножко в себя...

Она помедлила мгновение у машины, а потом двинулась в нашу сторону, и я, вежливо улыбнувшись, сделала полшага в сторону, освобождая ей дорогу.

Но она подошла не к сыну, которого не видела больше двух лет, а ко мне. Подошла, остановилась, посмотрела в глаза — и вдруг качнулась, обхватила меня крепко-крепко и прижала свое мокрое от слез лицо к моему плечу. Забыв, как дышать, я склонилась к ней, тоже обняла одной рукой — во второй, неловко отведенной назад, дымилась недокуренная сигарета — и застыла, боясь вздохнуть и чувствуя, что тоже сейчас заплачу. А поверх седеющей головы своей матери мне понимающе улыбался обвешанный детьми Коробок.

...В тот день, шестнадцать лет назад, просто обняв меня, моя будущая свекровь сделала то, чего не смогли бы сделать тысячи слов и заверений. Она приняла меня — желторотую, городскую, курящую, горластую — в свою семью. Дала мне то, чего у меня никогда не было. И навсегда вошла в мое сердце.

Потом я знакомилась с девчонками, а Коробок здоровался с матерью. Краем глаза я уловила, как бережно он обнял ее, как приникли они друг к другу и какое странное, доселе мной невиданное выражение приняло его лицо. Спустя много лет с тем же безбрежным состраданием он будет смотреть на мою умирающую маму, и я отчетливо пойму, что никогда еще не любила своего мужа так сильно, как в этот момент...

...Но это будет много после. А тогда мы шумно погрузились в москвич и поехали в Сиротинскую.

Тогда я еще не знала, что проведу в этих краях пять лет жизни, что здесь родятся мои сыновья... Я просто была городская девочка, которая чуть ли не впервые приехала в деревню.

Отворив калитку дома, притулившегося у подножия крутого холма, который местные называют Маяком, я сразу почувствовала себя так, словно вернулась на родину после долгого-долгого пути.

Не было в этом доме ничего такого уж прямо «деревенского» — ни мазаных стен, ни домотканых половиков, ни русской печки. Его построили в начале 80-х по типовому проекту. Баба — я как-то сразу, вслед за всей семьей стала называть так свекровь — очень стеснялась, что дом давно не видел ремонта.

А для меня он был прекрасен. До сих пор, переступая его порог, я испытываю такое чувство... Не передать его словами. Ни в одном другом доме, даже в нашем собственном, такого со мной не происходит.

И все это благодаря ей, Бабе. Как девочка, потерявшая мать в 12 лет, не знавшая настоящей семьи, смогла накопить в себе такой запас любви и тепла? Откуда берутся у нее силы и готовность делиться этим теплом так щедро — с детьми, внуками, знакомыми и незнакомыми людьми, зверьем и вообще любой божьей тварью?.. Букашки не убьет — это про нее. Сколько раз я видела, как она, поймав в доме залетного жука, несет его на улицу — отпускать. А заметив мой взгляд, словно оправдываясь, говорит:

— Не могу прибить — жалко...

Вот этой жалостью ко всему живому они и похожи с моим папой, который, кстати, тоже потерял отца в 12 лет. С Бабой они встретились только раз в жизни — и как-то сразу, без слов друг друга поняли. Однажды я вышла из дома и увидела, как они вдвоем сидят на лавочке под старым абрикосом. Молча, не касаясь друг друга, они сидели и смотрели куда-то на небо — культурнейший городской интеллигент и простая деревенская женщина с 9 классами образования, такие разные, но неуловимо похожие друг на друга, как брат и сестра или двое прихожан на общей службе...

Через пару недель папы не стало. Баба, узнав об этом, плакала о нем, как о родном. Она вообще на слезы легкая, наша Баба, и все же ее слезы — не бесценок. Они дорого стоят.

И смеется она тоже легко.

Невесткой я всегда была хреновой. Долгие годы задирала нос, вредничала и самоутверждалась. Баба только улыбалась. Помогала всем, чем могла и не могла. Молчала, если со мной не соглашалась. Терпела. И как-то незаметно превратилась для меня в одного из самых важных на свете людей.

Я звоню ей каждый день. Не для того, чтобы узнать скудные деревенские новости, а чтобы услышать ее голос. Чтобы хоть на расстоянии прикоснуться к этой непостижимой доброте.

Я очень любила свою маму, хотя для того, чтобы понять это, мне пришлось ее похоронить. Но свекровь я люблю, наверное, не меньше. В ней есть то, чего никогда не было ни в моей маме, ни во мне самой, — какая-то почти нездешняя щедрость духа, способность забывать о себе ради других, жить ради других, их радостями и печалями...

Моя свекровь — удивительная. Она моя сила. Моя защита. Мой оберег.

С моим сыном.

Сегодня мы уезжаем в Задонье — в долгожданный, выстраданный отпуск. Но больше всего я жду не отдыха, солнца, реки, арбузов и прочих радостей юга. А встречи с этой маленькой женщиной, мягкой и сильной, как вода.

Уже послезавтра я снова ее обниму.

А какие у вас отношения со свекровью?